Волхв умирал. Неподвижно лежащий в горнице, с широко открытым окном, устремлённым в лес – и небо, он молчал, оправдывая своё имя. Пару раз, когда его питалась лечить Млада, поила местными травами знахарка, он улыбался краешками губ – и, соглашаясь, грустно улыбался. Старый волхв видел конец своего пути, но не хотел лишать людей возможностей попытаться ему помочь. В его хижине побывал каждый. Сказитель уже терзал гусли, сочиняя песню о великой битве добра со злом, о злых чарах и великом волшебнике, защитившем их город, а старики тихонько шептались по закоулкам о том, как умирают волхвы. На третий день Молчан встал. Немного поел – молоха, хлеба, совсем чуть-чуть, что бы подкрепить тело. Вышел на крыльцо, оглядывая небо, город, поля за невысоким частоколом – и, повернувшись, шагнул в горницу, поманив за собой так и просидевшего эти дни во дворе Гора. Сел по стариковски, привалившись боком к тёплой печке. Пальцы его по стариковски подрагивали, но глаза были ясными, глубокими, лишь иногда их заволакивала светлая пелена, словно видел он уже что-то недоступное остальным.
- Сядь. Я надеялся, что у меня будет больше времени, не всё успел тебе рассказать. Многое знает моя ученица, но кое-что я сам должен. Тот камень, что ты выбрал… Я его предлагал очень многим, и отец мой, и дед… Никто не видел, что в нём сокрыто, да и мы не видели, лишь слышали. Все прельщались иными, красивыми или просто причудливым камнями. Пару раз его пытались пробудить волхвы – он осколок Алатыря оставался просто камнем. Лишь тебя он выбрал… или вы вместе выбрали друг друга. Никто так до конца и не понял, что это. Слишком много легенд ходит о нём. Он и мал, и велик, это и гора, и книга, и пуп земли, и наковальня для божьих искр.
- Божьих искр? Как это?
- Когда наш Творец, создавший этот мир, решил заселить землю, он ударил по Алатырь камню, и искры, которые он высек, стали нашими предками, первыми людьми. Их любят называть богами, потому что им многое было дано, и их частицы, их души, живы до сих пор. Наши отцы отдали себя этому миру полностью, без остатка – и, потому живы в нём. Сейчас русичи мельчают, но этот путь не заказан никому из них. Мы все – потомки первых, потомки изначальных. Покажи Алатырь.
Гор аккуратно снял с шеи осколок, положил в руки Молчана. Тот остался пуст и спокоен – на смерть, стоящую рядом с волхвом, он отреагировал так же, как и на мир вокруг – всё шло свои чередом и вмешательства камня не требовалось.
- Рядом с ним можно прожить десять жизней и не понять даже крохотной частицы его тайн. – Молчан погладил Алатырь и вернул его юноше. – Он может тебе помочь, вы можете вместе изменить что-то… Если у вас будет время.
- А его может не быть? - Гор почувствовал себя неуютно. Он не раз слышал, что стоящие на пороге смерти способны предвидеть будущее.
- Взяв этот камень, а главное, заговорив с ним, ты заполучил очень сильного и опасного врага. Ты слышал о виевичах?
- Подземная нечисть. Когда земля трясётся, говорят: Индрик-зверь виевичей гоняет. – Гор пожал плечами. - Мало ли в лесах нечисти? Меня Яр понатаскает, я буду сам на них охотится.
- Виевичи – они разумны. Да, и с лешим можно поговорить, когда он в хорошем настроении, но эти… Возможно, они даже разумней людей. Они древние, очень древние. Живут они по иным законам, способны силой мысли подчинять себе людей… и даже, как видишь, убивать на расстоянии. Живут они долго, очень долго, планируют на века – и ты оказался в центре их планов.
- Подумаешь! Я не боюсь драки.
- Если бы они хотели тебя просто убить – ты давно был бы мёртв. Им нужен аладырь! Он им мешает, сильно мешает.
- Но почему? Ты сам говорили, Алатырь – источник знаний!
- Не только. Знания виевичам не нужны, они и сами знают очень и очень много… Им нужны слуги. Рабы. Сервы.
- Но зачем змеям рабы?
- Я не знаю. Разум подобных созданий непостижим. Если бы они хотели власти – уже давно бы могли основать собственное княжество. Есть люди, склонившиеся перед ними, признавшие их господами. Виевичи поделились со своими первыми слугами многим… даже своей кровью. Люди изменились. Они стали умней, изворотливей, все их способности, прежде дремавшие, пробудились. Они не самые сильные и не самые красивые – но в интригах и хитростях им нет равных. Виевичи сделали их подобными себе, дав частицу себя, и забрав то. Что люди называют совестью. Слуги виевичей внешне ничем не отличаются от остальных, но для Прави они потеряны. Их пути – пути лжи и предательства. Их немало, и они опасны. Цепные псы рвут на части подчас злее, чем хозяева.
- Молчан. К чему ты это?
- Как оказались морские варяги так далеко от моря, почему напали на малый городок? У нас ни богатств, не злата? Подумай!
Гор задохнулся.
- Так это были виевичи? То есть – их слуги?
Тихий, старческий смех.
- Нет. Они редко воюют, я же говорил. Иногда достаточно пустить слух, что там-то и там-то много золота – и шакалы помчаться за добычей. А ещё – мечи можно купить. Под землёй богатств достаточно, и виевичам они доступны. Я устал, юноша, и не хочу распутывать эту загадку. Не стоит отвечать на интриги – интригами, на ложь – ложью. Найди Гамаюн, они любительница шарад, хотя и презирает тех, кто кривду почитает. А пока – тебе достаточно знания. Знание – это великая сила, это свет, пред которым бежат все те, кто не живёт Правью. Ты узнал о своих врагах. Не спеши, копи силы знаний и умений, и когда-нибудь это принесёт тебе победу.
Волхв улыбнулся, закрыл глаза – и уснул. Дыхание его, и без того лёгкое, замерло, грудь остановилась, но улыбка не сошла с чела – Молчан остался доволен последним разговором.
- Вы все сражались яро. Отважно и сильно, заменив храбростью и мощь, и мудрость, и опыт.
Гор, стоящий в задних рядах тихонько вздохнул. Вроде и хвалит их воевода, но всё одно хочется поёжиться и отвести взгляд, как при взбучке у Яровида.
- Вы помогли защитить ваш родной город, и все его воины готовы видеть любого из вас в своих рядах. В начале лета, после Купалы, будет проведён обряд посвящения в воины.
Воевода помолчал, недовольно теребя ус, и нехотя добавил:
- Млада из рода горностаев, ученица нашего Молчана, изъявившая желание примерить воинский пояс, так же будет допущена до обряда. Напоминаю, что воинский обряд – это ещё и испытание. Те, кто не чувствует в себе достаточно сил для него, могут отказаться, тут нет ничего зазорного. Разойдись.
Все ошарашено загудели, обсуждая услышанное, как сзади послышалось гневное:
- Разговоры! – Яровид, раненный во время штурма варягов, прихрамывая, шёл к молодёжи. – Знаю, вы достаточно критичны и понимаете, что рано вам воинские пояса мерить. Но раз воевода сказал – я сделаю всё, что бы вы были достойными! Вы или умрёте во время тренировок, либо пройдёте весеннее испытание. Время у нас есть, почти год. А сейчас – за околицу. Там лежат чудные брёвна, по одному на каждого человека. Лямку на шею – и вперёд, на песчаный холм. Там дивное место для начала наших занятий. Вы ещё тут? Бегом!
Яровид постоял, глядя на убегающую молодёжь – и не спеша поковылял к коню, ждущему его у ближайшей изгороди. Не к лицу учителю приходить последним на место тренировки.
Молчана похоронили по обычаям волхвов. Огненный костёр, взметнувшийся на вершины деревьев, пылал долго. Ещё дольше внизу встав в круг вокруг древесного исполина, тихонько пели что-то непонятное закутанные в белые шкуры фигуры. Русичи стояли неподалёку, безмолвно наблюдая за огненным заревом. Песня, начавшись в полдень, длилось до ночи – пока тёмнота не окутала мир, сменив яркий полдень полуночью, как день сменяет ночь. Лишь тогда смолкли волхвы, и вместе с последними звуками песни исчез и огонь на вершине древа – огонь, поддерживаемый не силой, но песней. Фигуры в шкурах отправились к русичам, многих пошатывало от напряжения – их подхватывали на руки и торопливо поили горячим мёдом, волокли в городец, к теплу и отдыху. Одной из немногих, кто твёрдо, отстранив любую помощь, вернулся сам – была Млада. И она была единственной, кто не исчез наутро - сняв белые шкуры, она осталась жить в доме волхва – и вскоре народ стал ходить к ней за помощью так же, как ходили к нему. Старики поворчали – виданное ли дело, молодая соплюха вместо мудрого старца, но после того, как девушка стала принимать роды, выводя саамые тяжёлые, как находила скотинку, не вернувшуюся вечером в город, как занималась с малышнёй, вдалбливая им азы жизни русичей – всем тем, до чего у стареющего волхва уже не доходили руки, примирились с Младой и стали называть ведьмой – то есть ведающий. Ведуньей.
А Гор стал робеть. Нравилась ему Млада, что и говорить, но одно дело – боевая подруга, а другое – опора всего городца. Да, она вместе со всеми бегала по речушкам, по бурелому, валялась в снегу, учась рукопашной в сугробах, звенела мечами, изучая новые, странные приёмы боя – но остальные её дела, не связанные с занятиями, заставляли сердце сжиматься, отводя взор. Ведунья. Ведьма. Год заканчивался: любой из парней мог часами бегать в полном доспехе по пояс в воде или в глубоких сугробах, мог вертеть здоровенные дрыны, больше похожие на стволы деревьев, чем боевые копья, мог мечом разрезать за один удар сердца семь волосков на семи местах маникена, не повредив последнего. Наступала весна, время победы тепла над холодом, добра над злом, время праздников и испытаний.
Все отдыхали после очередной пробежки. Лёгкие играли подобно мехам в кузне, рубашки были мокры от пота, но сегодня всё было отлично: даже старый упрямый учитель, придирчиво оглядывающий учеников после трёхчасового прыганья по бурелому на полной скорости, не нашёл ни одной царапины на разгорячённых лицах. Довольный, он пробурчал что-то о том, что и из бестолковых щенков со временем получаются нормальные псы, и парни были довольны и такой незамысловатой похвале: лёгкий и весёлый в общении, пожилой дружинник становился едким и привередливым наставником, когда дело доходило до занятий.
- Яровид! – Задать вопрос, мучавший всех учеников, рискнул Велимир. – зачем ты учишь нас борьбе с нечистью? Конечно, мы в курсе, что она есть… Где-то. Но почти никто в городце не может похвастаться, что видел воочию русалку или домового, что уж говорить о лешем или водяном. Нечисть привыкла прятаться, можно прожить три жизни и так никого и не встретить. А мы – учим… Чем отличается анцыба от шишиги и как быстро уничтожить того и другого, почему не нужно трогать леших и виды русалок. Что делать при встрече с моголом и сирином, как избежать боя с василиском и повадки индрик-зверя… Вряд ли нам пригодятся такие знания.
Яровид крякнул и пристально посмотрел. Но не на начавшего краснеть парня, а на Младу, бегавшую вместе со всеми и теперь, присев в сторонке, старательно поправляющую растрёпанную одежду.
- И не проси. – Девушка, хоть и не видела устремлённого на неё взгляда, словно его почувствовала – двенадцать здоровых уверенных в себе лбов, да на такой обряд и у Малчана сил бы не хватило. На Купалу. В день сонцеворота ночь мала и коротка, в её тени нежити не спрятаться – тогда её любой увидеть сможет, было бы желание. Тогда и поглядят на тех, кто от них прячется.
Млада хмыкнула, словно в сказанном была какая-то издёвка, и неторопливо начала пить воду из небольшого туеска, всегда висевшего у неё на поясе. Девушка никогда не пила воды ни из реки, не из ручьёв, как бы сильно не была её жажда. Подобно всем волхвам, она проводила над едой и водой какой-то обряд, позволяющий не боятся влияния нечистой силы. Хотя откуда нечистику взяться в бегущей воде?
- Слышали? Ждите Купалу, там всё поймёте. Ох и праздничек у вас будет! - Яровид ухмыльнулся, словно вспомнив что-то и вполголоса добавил:
- С девчатами заранее не сговаривайтесь. На всякий. Что бы не оскандалиться.
Все опасливо оглянулись на ведунью, но та безмятежно дремала на солнышке, и лишь на губах её играла лёгкая улыбка.
Праздник Купалы начался с восходом солнца. День был ясный, и лик Даждьбога с самого утра сиял в чистом небе, играл с каплями росы, бросая во все стороны лучи солнечных зайчиков, пробуждая сердца к веселью и радости. Все ученики Яровида высыпали на реку, попрыгали в воду, смывая тяготы зимы, тяжесть дум и дурные мысли. Один день в году есть, когда вода может очистить человека – день, когда ночь мала и незаметна, день, когда добро торжествует. Будущие мужи превратились в хохочущую ребятню, визг и брызги стояли, казалось, до неба. Но тут один глянул на берег, другой… всё стихло. На песчаном плёсе, у самой воды, на ворохе брошенных на землю трав, стояла Млада. Лёгкоё белое платье практически скрывал узор из множества цветов – и всем знакомых с детства, и совершенно неизвестных, похожих на алые капли крови. Цветы были вежде – и в волосах, облетая распущенные до пояса косы, и в одежде, но самый яркий цветок плавал в небольшом ковше, который держала девушка – там трепетал, бурлил и пытался выбраться в небо огонь – небольшой, но яркий, полный света и древней ярости перед пленившей его стихией.
Рядом застыл Яровид – в полном вооружении, со шлемом, надвинутым на лоб, с двумя обнажёнными мечами в руках, он явно готовился с схватке – но вокруг не было никого, лишь солнце играло на речных волнах.
- Гор! Подойди.
Парень заметался. Тоскливый взгляд в сторону одежды – но она далеко, и ждать, пока он накинет хотя бы портки, никто не собирается. Весь покраснев, он шагнул на мелководье, встал во весь рост – но Млада словно и не заметила его наготы. Глаза её смотрели только ему в лицо – и взгляд был серьёзен. Словно у воина перед схваткой. Приободрившись он шагнул на берег – и едва не взвыл, попав ногой в ворох разбросанной на земле крапивы. Прикусив губу, посмотрел под ноги: так и есть – крапива, полынь, зверобой, деви сил. Травы, отгоняющие нечисть и придающие сил. Шагнул вперёд, уже мысленно готовый к схватке – и без возражений отхлебнул из протянутого ковша. Там была вода – удивительно холодная, несмотря на бьющееся на её поверхности пламя, такая, что вмиг заломило зубы и в живот скользнул ледяной ком. Едва смочив губы, Гор хотел оторваться от ковша, но услышал жаркий шёпот: «Пей. Сколько сдюжишь. С каждым глотком ты становишься сильнее!» И он пил, чувствуя, как сводит губы, как язык становится чужим и непослушным. Глоток, другой, третий. Семь глотков, семь ледяных вселенных, добавленных в его одну – крохотную, но жаркую, сумевшую растопить ледяной холод – или принять его в себя. Оторвавшись, он почувствовал странный вкус во рту, увидел круглые глаза Яровида, в и изумлении глядящего на ученика, и едва не упал: позади них, на частоколе городца сидела странная, большая птица, похожая на чересчур крупного кречета – и у неё было женское лицо!
Заострённое, словно вытянутое вперёд, с тонкими губами и впадинками на щеках, оно было покрыто тонким, еле заметных пухом, как у новорождённых птенцов. От лба, висков и подбородка уже шли перья – обычные соколиные перья, серо-карие, вначале небольшие, но увеличивающиеся в размерах до довольно больших – на крыльях.
- Ты не в курсе, что открывать рот и пялится на древних не только неприлично, но и опасно для жизни? Сейчас ты стоишь в обережьем круге, тебя защищает сильный воин, но всё же – не стоит дёргать судьбу за усы.
Гор сжал челюсти, почтительно поклонившись странной птице, и огляделся по сторонам. Рядом с парнями, в воде, сидела пара русалок – одна сине-зелёная, вся в чешуе, была похожа на диковинную рыбу, попытавшуюся принять человеческий облик. Другая же походила на земную деву, с любопытством наблюдающую за парнями, вполне земную и красивую. И только иногда всплывающий к поверхности хвост портил картинку. Поймав взгляд парня, обе улыбнулись и помахали. Зелёная – хищно и призывно, вторая – вполне дружески.
- А? А почему они разные?
- Гор, не тупи. Это водяница и берегиня. Русалки будут позже, к гуляньям. И не вздумай обижать берегиню – она городец охраняет. Детишки, почитай, уже лет десять в воду без опаски входят, никто не тонет. А вот с водяницей поосторожней: жадные они и хищные, под настроение такая может быть и опасной. Освоился – иди оденься да вон к китоврасу сходи: они в наших краях существа редкие, только по большим праздникам и увидишь. – Яровид кивнул парню и тот торопливо помчался к одежде, слыша, как позади охнул под жгучей лаской крапивы Велм.
Торопливо натянув штаны и рубаху прямо на сырое тело, он оглянулся по сторонам в поисках чудес. Китоврас нашёлся сразу. Получеловек, полуконь сидел прямо на земле, у ворот городца, и неторопливо разговаривал с небольшим человеком, почему-то одетым в зелёный бархат. Робея, он подошёл к ним. Поклонился.
- Что, прозрел? Ну, гляди. Праздник Купалы – он такой, сегодня природа и люди ближе друг к дружке становятся. Видел я тебя, как ты по лесам шарахаешься. Представляешь, Демид, мчаться два десятка этаких дылд по бурелому, не разбирая дороги, шум такой, словно твои сородичи лес совсем снести собрались. Только и успеваю сучья перед их лицами убирать. И, что самое смешное – каждый себя чуть не богатырём считает.
Это сказал не китоврас, коих пришлые купцы именовали кентаврами. Это, улыбаясь, сказал человек в зелёном. Гор вспылил, собираясь отдёрнуть наглеца, но… человек ли это? Зелёная шкура, принятая им за одежду, составляла одно целое с телом и была его продолжением.
- Хочешь сказать, что ты лешака не признал? – зелёный продолжал улыбаться, но глаза его опасно вспыхнули.
- Здравствуй, лесной хозяин. Не серчай – впервые я вижу древний народ во плоти, растерялся немного.
- Ну, это бывает. – Леший вновь заулыбался, подхватил большой жбан, стоящий на земле, и приложился к нему. В воздухе пронёсся запах хмельного мёда. Гор невольно присвистнул – жбан был с ведро, и почти полон, а леший держал его одной рукой – легко, словно это была пустая кружка. Он почтительно поклонился обоим – китоврас, так и не заговоривший, улыбнулся и кивнул в ответ и, по наитию, отправился не в городец, а в поле. Что не увидел бы дома? Привычные, закопченные стены, ну, может, домовой выйдет поболтать. Гор хотел увидеть весь мир – чистыми, промытыми водой и ведуньей глазами – увидеть мир таким. Каков он есть.
* * *
Праздник набирал силу. Были расстелены скатерти на берегу реки, стояла березка-Купала с изображением Ярилы на заготовленном кострище; славяне веселились, готовя бочонки с хмельным мёдом. Девушки похвалялись плетёными венками, парни молодцевато прохаживались меж ними, постреливая глазами… И никто не видел иные, древние фигуры, скользящие меж людьми. Глянет человек на домового, с сосредоточенным видом режущего хлеб на скатерти – та, что бы и крошки даром не пропало, улыбнётся довольно и не заметит ничего необычного. Спроси его: « Кто порезал хлеб?» Улыбнётся недоумённо и покажет на ближайшего к столу человека.
Только несколько старых воинов, да группа волхвов, сидевших наособицу, в стороне, глядели одинаково пристально и на людей и на древние расы. И глаза их странно вспыхивали на солнце, встречаясь взглядом с Гором.
- Ты куда пропал? - Велм подхватил друга за руку, усадив за стол рядом с собой. – Ты видел? Видел? Сколько их тут…
- Тише. Я – видел. Но не всех поутру встречала Млада с огненным питьём. Теперь мы знаем – учили нас не зря. Древние живут промеж людей, и сила их такова, что решат они – и не станет на земле рода человеческого. А не видят их просто потому, что одни не хотят, другие – не верят. В неверии силы не меньше а то и поболе, чем в вере.
- Всё верно. – Млада подсела рядом, подхватила со скатерти пышку, аккуратно надкусив, протянула севшей на руку горлице. Та подхватила угощение наготками и резко взлетела вверх, неся гостинец кому- то ещё. – Только не недооценивай род людской, Гор. Да, мы слабей, но нас много, а древние разобщены. Дойдёт дело до конфликта – мы ещё поборемся. Это понимаем и мы, и древние – потому войны не будет. А вот ссоры – те случаются. Древние – они разные, и есть те, кто враги человеку изначально. С такими боремся не только мы, но и те, кто сидит с нами за одним столом.
Она улыбнулась сидящему напротив человеку и Гор с некоторым смущением увидел давешнего лешего – только одевшего красивый кафтан, рубаху и потому выглядевшем как человек. Ну почти как человек, только большой и зеленоватым цветом лица. Он подмигнул растерявшемуся парню и спокойно добавил:
- Не теряйся. Раз мы можем сидеть с вами за одним столом, значит, мы не враги. Во всяком случае, не всегда враги. Иногда – и союзники. - Он подмигнул, и подхватив очередную кружку с мёдом, отправился поближе к костру. Млада улыбнулась.
- Они часто ходят промеж людей. Дети природы, они и любят, и ненавидят нас именно за то, что мы ушли далеко в сторону. Мы воюем с природой, они живут в ладу с ней. Мы рубим деревья и строим недолговечные, но большие дома – они веками могут жить в дуплах лесных гигантов. Мы – очень разные, это и пугает, и притягивает. Многие из них считают нас ошибкой природы. И если одни жалеют и опекают, другие – стараются извести, утверждая, что когда-нибудь именно мы погубим этот мир. И может быть, они и правы…
- Перестань! Мы не хотим ничего уничтожать!
- Но при этом вырубаем леса - на поля, на дрова, на избы. Мы ковыряемся в горах и засоряем реки.
- Но природа так огромна, а нас так мало!
- Людские аппетиты растут. Когда-нибудь и природы всего мира может не хватить. Впрочем, не будем о грустном, давай веселится. Млада подхватила со стола очередную плюшку и, хлопнув по плечу растерявшегося парня, бросила: « - Догоняй!» и помчалась к лесу. Кровь бросилась Гору в лицо. Купала – солнце, она же его выбрала, своим назвала! Ещё до вечера, до начала обряда! Сама!
Лес был хмурым. Солнце зашло, а но всё мчался за Младой. Они убежали уже далеко, не один час возвращаться придётся, А Млада всё ускоряла и ускоряла бег. Периодически её окутывал ведовской туман, из которого она выныривала свежей и бодрой – и устремлялась вперёд, всё быстрей и быстрей. Гор стискивал зубы – но не отставал. Другой бы бросил, плюнул на ведьму, завлекающую невесть куда – но это ведь была Млада… Гор стонал, кусал губы – но не отставал, сохраняя предложенный темп. Он не замечал, как всё ярче и ярче светился на его груди Анадырь-камень, давая хозяину силы выдержать гонку, не замечал, как деревья вокруг смазались, убегая назад стремительней, чем если бы он скакал на норовистой лошади. Для него сейчас не было ничего важнее этого бега, этой тонкой фигурки впереди, пело где-то в груди:
« Гой, Купала, Гой! Сварожич Сварожичу славу поёт.»
Внезапно фигурка впереди взметнулась особенно ловко – и влетела в небольшое капище, притаившееся в лесу. Гор влетел следом, обхватил свою ладушку за плечи – и замер: капище было всё в огнях. Бело-синие огни горели на сучьях, на свечах, на поставленных вертикально мечах – горели легко и бездымно, давая не столько свет, сколько символ света, надежду на него.
- Млада, ты что творишь? Зачем это?
Та прильнула к нему спиной, не отрывая взгляда от потемневшей от времени фигурки деревянной птицы.
- Сегодня особый день. Сегодня солнцеворот, сегодня можно спросить о многом – и тебе ответят. Люб ты мне, но страшно мне твоей судьбинушки. Знать хочу, что будет. Подожди немного, усмири дыхание.
- Ой, наплачешься ты с ней, Гор. – Наверху зашевелились, посыпалась труха, и показалась давешняя женщина-птица, что попалась на глаза парню у реки. – Ночь волшебная, люби и радуйся – нет, ей ещё и знаний подавай. Ведунья из неё будет отменная, а вот жена – не знаю, не знаю. Наплачешься ты с ней.
Гор осторожно поднял глаза повыше, спросил одними губами:
- Млада что, тебя не слышит, птица вещая?
- Что бы русич меня увидел, одного дара ведовского мало. Нужно, что бы он или в опасности был, или много от него зависело. Или – что бы он сдюжил семь глотков воды цвета папоротника.
- А я почему тебя вижу? Из-за чего? Что, воды выпил?
- А ты думаешь, одно без другого бывает? Ладно, помогу я тебе, а то ведь твоя милая готова всю ночь тут просидеть, природу тревожа.
Серое перо, кружась, закачалось в воздухе и упало в вытянутые руки девушки. Та вздрогнула, открыла глаза – и с довольным вздохом повернулась к Гору, впившись в его губы своими.
- Всё хорошо будет, всё будет просто замечательно. Гамаюн даром знак не подаст. Пойдём.
И был костёр. Огромный, выше роста человека, но они прыгнули вдвоём, держась за одно хрупкое пёрышко - и огонь лишь погладил разгорячённые бегом тела. Погладил – и забурлил в жилах, позвал в воду. Одежда осталась на берегу, а от обнажённых тел словно пар повалил, стоило им нырнуть в холодную, ночную воду. Вода и холод – огонь и солнце, Ярило и Купала бушевали в их крови. Они любили друг друга – неистово, яростно, и тела их пылали, светились во тьме ночи. И только вода не давала им вспыхнуть, превратиться в два огненных факела – она торопливо остужала, подхватывала лишнее тепло и уносила прочь. А в ночи двое любили – Гор и Млада? Ярило и Макошь? День и ночь?
А потом они лежали – на расстеленных шкурах, прижавшись друг к другу – уже не боги, а просто люди. Им было хорошо и спокойно. Он пытался сказать что-то – но тонкая кисть легла ему на губы, призывая к молчанию.
- Не надо. То, что было – это должно остаться лишь в памяти. Такое бывает очень редко – мало кто может впустить в свое сердце этот мир, и удержать его там достаточно долго… не силой, а любовью. В такие ночи мир обновляется, становится чище. Это всё, что нам нужно знать.
- Но почему же редко? Я готов повторить! – Мужская рука легла на точёную грудь, заставив ту забиться чаще и яростней – но голос, прозвучавший в ночи, остался спокойным.
- Потерпи до завтра, милый. Земля сейчас тиха и спокойна, мы своей любовью можем её взбаламутить – слишком много ещё в нас силы Рода, слишком сильно мы с ним пока связанны. Завтра мы будем принадлежать сами себе. Сегодня мы принадлежим всему миру.
